Анализ шестой главы "Капитанская дочка"
Как ведут себя Капитан Миронов, Маша Василиса ,Егоровна Иван, Игнатичь, молодой казак, отец Геросим, народ ,Швабрин в момент штурма крепости

В шестой главе, где будет получено
известие о взятии Пугачевым Нижне-
Озерной крепости, расположенной
неподалеку от Белогорской, и потому
капитан Миронов примет решение
отправить дочь в Оренбург, сама
возможность разлуки, кажется,
потрясла влюбленных не меньше, чем
весть о приближении Пугачева. «Я
нарочно забыл свою шпагу и
воротился за нею: я предчувствовал,
что застану Марью Ивановну одну. В
самом деле, она встретила меня в
дверях и вручила мне шпагу.
«Прощайте, Петр Андреич! — сказала
она мне со слезами. — Меня посылают
в Оренбург. Будьте живы и счастливы;
может быть, Господь приведет нас друг
с другом увидеться; если ж нет…» Туг
она зарыдала. Я обнял ее. «Прощай,
ангел мой, — сказал я, — прощай, моя
милая, моя желанная! Что бы со мной
ни было, верь, что последняя моя
мысль и последняя молитва будет о
тебе!» Маша рыдала, прильнув к моей
груди».
Впрочем, главу VI Гринев назвал
«Пугачевщина» и посчитал
необходимым хотя бы одним абзацем
объяснить, откуда свалилась на
Россию страшная беда. Полудикие
народы, не так давно признавшие
владыкой над собой русскою царя, еще
не привыкли к российским законам,
часто их нарушали и выходили из
повиновения. Чтобы удержать их в
нем, было построено немало
крепостей, защиту которых доверили
немногочисленным гарнизонам,
состоявшим из русских солдат и
издавна живущих на яицких берегах
казаков. Но казаки и сами любили
вольницу и ответили в 1772 году
генералу Траубенбергу на меры по
наведению порядка, предпринятые в
их войске, сильным волнением.
Бунтовщики убили Траубенберга и
были усмирены «картечью и
жестокими наказаниями».
Погашенный бунт оказался, однако,
подобен тлеющему костру, о чем
свидетельствовал, в частности,
зловещий, зашифрованный для
посторонних ушей диалог двух казаков
во второй главе «Капитанской дочки»
— хозяина постоялого двора и того
черного мужика, который сумел
вывести Петрушу из буранной мглы.
Уже этот диалог показывал, что
раздуть костер Пугачеву труда не
составит: слишком памятны для
казаков были жестокие наказания. А
уж полудикие народы рады были
поучаствовать в любых беспорядках.
Увы, инерция идеологического
противопоставления, в данном случае
Пушкина и его героя, дает о себе знать
и в постсоветских работах, по-
прежнему весьма осложняя для
читателя путь к постижению
пушкинского замысла.